Неточные совпадения
Прямо с прихода Крак потянул
к кочкам. Васенька Весловский первый побежал за
собакой. И не успел Степан Аркадьич
подойти, как уж вылетел дупель. Весловский сделал промах, и дупель пересел в некошенный луг. Весловскому предоставлен был этот дупель. Крак опять нашел его, стал, и Весловский убил его и вернулся
к экипажам.
Катя слегка присела, поместилась возле сестры и принялась разбирать цветы. Борзая
собака, имя которой было Фифи,
подошла, махая хвостом, поочередно
к обоим гостям и ткнула каждого из них своим холодным носом в руку.
Вот шагает Макаров, размахивая полотенцем,
подошел к мосткам купальни, свесил босую ногу в воду, выдернул и потряс ею, точно
собака.
Ночью я плохо спал. Почему-то все время меня беспокоила одна и та же мысль: правильно ли мы идем? А вдруг мы пошли не по тому ключику и заблудились! Я долго ворочался с боку на бок, наконец поднялся и
подошел к огню. У костра сидя спал Дерсу. Около него лежали две
собаки. Одна из них что-то видела во сне и тихонько лаяла. Дерсу тоже о чем-то бредил. Услышав мои шаги, он спросонья громко спросил: «Какой люди ходи?» — и тотчас снова погрузился в сон.
Несколько мгновений я не мог сообразить, что случилось и что мне надо делать. С трудом я согнал с себя
собаку, вылез из мешка и
подошел к Дерсу.
Бывало,
подойду к болоту, скажу: шарш! как искать не станет, так хоть с дюжиной
собак пройди — шалишь, ничего не найдешь! а как станет — просто рада умереть на месте!..
Четверть часа спустя Федя с фонарем проводил меня в сарай. Я бросился на душистое сено,
собака свернулась у ног моих; Федя пожелал мне доброй ночи, дверь заскрипела и захлопнулась. Я довольно долго не мог заснуть. Корова
подошла к двери, шумно дохнула раза два,
собака с достоинством на нее зарычала; свинья прошла мимо, задумчиво хрюкая; лошадь где-то в близости стала жевать сено и фыркать… я, наконец, задремал.
Пока наши
собаки, с обычным, их породе свойственным, китайским церемониалом, снюхивались с новой для них личностью, которая, видимо, трусила, поджимала хвост, закидывала уши и быстро перевертывалась всем телом, не сгибая коленей и скаля зубы, незнакомец
подошел к нам и чрезвычайно вежливо поклонился.
Они подбежали ко мне, отозвали тотчас
собак, которых особенно поразило появление моей Дианки, и я
подошел к ним.
Китайская фанза,
к которой мы
подошли, состояла из 3 построек, расположенных «покоем»: из жилой фанзы — посредине и 2 сараев — по сторонам. Двор между ними, чисто выметенный и прибранный, был обнесен высоким частоколом в уровень с сараями. Почуяв посторонних людей,
собаки подняли неистовый лай и бросились
к нам навстречу. На шум из фанзы вышел сам хозяин. Он тотчас распорядился, чтобы рабочие помогли нам расседлать коней.
Подойдя осторожно
к обрыву, я заглянул вниз и увидел 2 енотовидных
собак.
Когда я
подходил к их жилищу, навстречу мне вышел таз. Одетый в лохмотья, с больными глазами и с паршой на голове, он приветствовал меня, и в голосе его чувствовались и страх и робость. Неподалеку от фанзы с
собаками играли ребятишки; у них на теле не было никакой одежды.
«Иваны», являясь с награбленным имуществом, с огромными узлами, а иногда с возом разного скарба на отбитой у проезжего лошади, дожидались утра и тащили добычу в лавочки Старой и Новой площади, открывавшиеся с рассветом. Ночью
к этим лавочкам
подойти было нельзя, так как они охранялись огромными цепными
собаками. И целые возы пропадали бесследно в этих лавочках, пристроенных
к стене, где имелись такие тайники, которых в темных подвалах и отыскать было нельзя.
Крыжановский, жалкий, как провинившаяся
собака,
подошел к судье и наклонился
к его руке.
Предполагая, что не могли же все вальдшнепы улететь в одну ночь, я бросился с хорошею
собакою обыскивать все родники и ключи, которые не замерзли и не были занесены снегом и где накануне я оставил довольно вальдшнепов; но, бродя целый день, я не нашел ни одного; только
подходя уже
к дому, в корнях непроходимых кустов, около родникового болотца, подняла моя неутомимая
собака вальдшнепа, которого я и убил: он оказался хворым и до последней крайности исхудалым и, вероятно, на другой бы день замерз.
Только истинные охотники могут оценить всю прелесть этой картины, когда
собака, беспрестанно останавливаясь,
подойдет, наконец, вплоть
к самому вальдшнепу, поднимет ногу и, дрожа, как в лихорадке, устремив страстные, очарованные, как будто позеленевшие глаза на то место, где сидит птица, станет иссеченным из камня истуканом, умрет на месте, как выражаются охотники.
Покуда охотник успеет сказать пиль и
собака подойти или броситься
к тому месту, где сидела птица, коростель убежит за десять, за двадцать сажен; снова начнет искать
собака по горячему следу, снова сделает стойку, и опять повторится та же проделка;
собака разгорячится и начнет преследовать прыжками беспрестанно ее обманывающего дергуна и, наконец, спугнет его; но это чрезвычайно портит
собаку.
Если утка скрывается с утятами в отдельном камыше или береговой траве и охотник с
собакой подойдет к ней так близко, что уйти некуда и некогда, утка выскакивает или вылетает, смотря по расстоянию, также на открытую воду и производит тот же маневр: ружейный выстрел прекращает тревогу и убивает матку наповал.
Берут полевой цветок и ждут, пока из чашечки его выползет букашка; в ожидании кричат: «Поп! поп! выпусти
собаку!» (Прим. М. Е. Салтыкова-Щедрина)]
Подошел я
к одному: «Друг мой! кто тебя этому научил?» — «Новый учитель», говорит.
Старик поднял
собаку на задние лапы и всунул ей в рот свой древний, засаленный картуз, который он с таким тонким юмором назвал «чилиндрой». Держа картуз в зубах и жеманно переступая приседающими ногами, Арто
подошел к террасе. В руках у болезненной дамы появился маленький перламутровый кошелек. Все окружающие сочувственно улыбались.
В этот момент из толпы выделился Родион Антоныч,
подошел к лежавшей
собаке и прыснул на нее набранной в рот водой. Захваленный пес вскочил, поджал хвост и скрылся.
Около средних ворот, с ключами в руках, ходил молодцеватый унтер-офицер Карпенко. Он представлял гораздо более строгого блюстителя порядка, чем его офицер, и нелегко было никому попасть за его пост, так что даже пробежавшую через платформу
собаку он сильно пихнул ногой, проговоря: «Э, черт, бегает тут! Дьявол!»
К гауптвахте между тем подъехала карета с опущенными шторами. Соскочивший с задка ливрейный лакей сбегал сначала
к смотрителю, потом
подошел было
к унтер-офицеру и проговорил...
Оленин еще был сзади, когда старик остановился и стал оглядывать дерево. Петух тордокнул с дерева на
собаку, лаявшую на него, и Оленин увидал фазана. Но в то же время раздался выстрел, как из пушки, из здоровенного ружья Ерошки, и петух вспорхнул, теряя перья, и упал наземь.
Подходя к старику, Оленин спугнул другого. Выпростав ружье, он повел и ударил. Фазан взвился колом кверху и потом, как камень, цепляясь за ветки, упал в чащу.
Старик чебан, оборванный и босой, в теплой шапке, с грязным мешком у бедра и с крючком на длинной палке — совсем ветхозаветная фигура — унял
собак и, снявши шапку,
подошел к бричке. Точно такая же ветхозаветная фигура стояла, не шевелясь, на другом краю отары и равнодушно глядела на проезжих.
Большая белая
собака, смоченная дождем, с клочьями шерсти на морде, похожими на папильотки, вошла в хлев и с любопытством уставилась на Егорушку. Она, по-видимому, думала: залаять или нет? Решив, что лаять не нужно, она осторожно
подошла к Егорушке, съела замазку и вышла.
Веселый лай
собак возвестил приход хозяев. Оба лесника торопливо
подошли к избушке, а вслед за ними запыхавшаяся Мотря пригнала затерявшуюся было корову. Наше общество было в сборе.
Много он народу переспросил о том, где собачья богадельня есть, но ответа не получал: кто обругается, кто посмеется, кто копеечку подаст да, жалеючи, головой покачивает, — «спятил, мол, с горя!». Ходил он так недели зря. Потом, как чуть брезжить стало, увидал он в Охотном ряду, что какие-то мужики сеткой
собак ловят да в карету сажают, и
подошел к ним.
— Нет, барин, шабаш! Было попито, больше не буду, вот тебе бог, не буду! Все эти прежние художества побоку… Зарок дал —
к водке и не
подходить: будет, помучился век-то свой! Будет в помойной яме курам да
собакам чай собирать!
Подойдя к довольно большому каменному дому, она решительно не знала, как ей в него войти, так как он со всех сторон показался ей запертым, и только со двора раздавался страшный лай цепной, должно быть,
собаки.
Гусь нисколько не обиделся, что незнакомая
собака поедает его корм, а напротив, заговорил еще горячее и, чтобы показать свое доверие, сам
подошел к корытцу и съел несколько горошинок.
Ей приснились две большие черные
собаки с клочьями прошлогодней шерсти на бедрах и на боках; они из большой лохани с жадностью ели помои, от которых шел белый пар и очень вкусный запах; изредка они оглядывались на Тетку, скалили зубы и ворчали: «А тебе мы не дадим!» Но из дому выбежал мужик в шубе и прогнал их кнутом; тогда Тетка
подошла к лохани и стала кушать, но, как только мужик ушел за ворота, обе черные
собаки с ревом бросились на нее, и вдруг опять раздался пронзительный крик.
Корсаков, растянувшись на пуховом диване, слушал их рассеянно и дразнил заслуженую борзую
собаку; наскуча сим занятием, он
подошел к зеркалу, обыкновенному прибежищу его праздности; и в нем увидел Татьяну Афанасьевну, которая из-за двери делала брату незамечаемые знаки.
Собаки Ивана Никифоровича еще ничего не знали о ссоре между ними и потому позволили ему, как старому приятелю,
подойти к хлеву, который весь держался на четырех дубовых столбах; подлезши
к ближнему столбу, приставил он
к нему пилу и начал пилить.
Когда перепелки жирны, а ястреб резов и силен, то не
подходить очень близко
к найденной перепелке, а велеть
собаке издали спугать ее: тогда на дальнем расстоянии дольше любоваться резвостью ловчей птицы.
Выстрелил я однажды в кряковного селезня, сидевшего в кочках и траве, так что видна была одна голова, и убил его наповал. Со мною не было
собаки, и я сам побежал, чтобы взять свою добычу; но,
подходя к убитой птице, которую не вдруг нашел, увидел прыгающего бекаса с переломленным окровавленным крылом. Должно предположить, что он таился в траве около кряковного селезня и что какая-нибудь боковая дробинка попала ему в косточку крыла.
Итак, охотник выходит в поле, имея в вачике непременно вабило;
собака приискивает перепелку, останавливается над ней, охотник
подходит как ближе, поднимает ястреба на руке как выше, кричит пиль,
собака кидается
к перепелке, она взлетает, ястреб бросается, догоняет, схватывает на воздухе и опускается с ней на землю.
Он был так умен, что, идя в поле, охотник не брал его на руку, а только отворял чулан, в котором он сидел, — ястреб вылетал и садился на какую-нибудь крышу; охотник, не обращал на него внимания и отправлялся, куда ему надобно; через несколько времени ястреб догонял его и садился ему на голову или на плечо, если хозяин не подставлял руки; иногда случалось, что он долго не являлся
к охотнику, но,
подходя к знакомым березам, мимо которых надо было проходить (если идти в эту сторону), охотник всегда находил, что ястреб сидит на дереве и дожидается его; один раз прямо с дерева поймал он перепелку, которую
собака спугнула нечаянно, потому что тут прежде никогда не бывало перепелок.
Я, удостоверившись, что стреляный волк точно издох, лег подле него во вражке, а кучеру велел уехать из виду вон, в противоположную сторону; я надеялся, что другой волк
подойдет к убитому, но напрасно: он выл, как
собака, перебегал с места на место, но ко мне не приближался.
Его домик был в двух шагах от школы Александры Васильевны;
подходя к нему, я издали слышал оглушительный лай
собаки, рвавшейся на цепи.
В избе смеркалось. Кругом все было тихо; извне слышались иногда треск мороза да отдаленный лай
собаки. Деревня засыпала… Василиса и Дарья молча сидели близ печки; Григорий лежал, развалившись, на скамье. В углу против него покоилась Акулина; близ нее, свернувшись комочком, спала Дунька. Стоны больной, смолкнувшие на время, вдруг прервали воцарившуюся тишину. Вздули огня и
подошли к ней.
— Ну, чего еще, на что нам еще
собака? Только одни беспорядки заводить. Старшего нет в доме, вот что. И на что немому
собака? Кто ему позволил
собак у меня на дворе держать? Вчера я
подошла к окну, а она в палисаднике лежит, какую-то мерзость притащила, грызет, а у меня там розы посажены.
Она
подошла к нему, а он лизнул ее в морду и заскулил, думая, что она хочет играть с ним. В былое время она едала
собак, но от щенка сильно пахло псиной, и, по слабости здоровья, она уже не терпела этого запаха; ей стало противно, и она отошла прочь…
Наконец щенок утомился и охрип; видя, что его не боятся и даже не обращают на него внимания, он стал несмело, то приседая, то подскакивая,
подходить к волчатам. Теперь, при дневном свете, легко уже было рассмотреть его… Белый лоб у него был большой, а на лбу бугор, какой бывает у очень глупых
собак; глаза были маленькие, голубые, тусклые, а выражение всей морды чрезвычайно глупое.
Подойдя к волчатам, он протянул вперед широкие лапы, положил на них морду и начал...
Федьке сказано было, что если
собаки будут
подходить близко
к крыльцу, то его «бог накажет».
С тех пор римляне в память этого дня завели у себя праздник. Жрецы идут наряженные по городу; один из них несет гуся, а за ним на веревке тащат
собаку. И народ
подходит к гусю и кланяется ему и жрецу: для гусей дают дары, а
собаку бьют палками до тех пор, пока она не издохнет.
Собаки лаяли, выли, визжали, люди кричали, и шум этот спускался с горы и
подходил все ближе и ближе
к нашей слободе.
Окна кухни выходили на улицу. Заслушавшиеся россказней Степановны не заметили, что кто-то,
подойдя к окну, долго рассматривал каждого из сидевших и, кажется, считал их. Потом,
подойдя к воротам, перелез через забор и отпер калитку.
Собаки залаяли было на него, но он поманил их
к себе, приласкал, и псы, узнав своего человека, разбежались по конурам.
— Сговоришь с ним!.. Как же!.. — молвил Василий Фадеев. — Не в примету разве вам было, как он, ничего не видя, никакого дела не разобравши, за сушь-то меня обругал? И мошенник-от я у него, и разбойник-от! Жиденька!.. Веслом, что ли, небо-то расшевырять, коли солнцо́в нет…
Собака так
собака и есть!.. Подойди-ка я теперь
к нему да заведи речь про ваши дела, так он и не знай что со мной поделает… Ей-Богу!
Марунич
подошел к щенку и, отвязав ремешок, на руках отнес в нашу палатку и накормил его кашей. Щенок как-то сразу освоился с новой обстановкой и через полчаса уже заигрывал с какой-то
собакой, но той не нравилась фамильярность молокососа, она долго ворчала и скалила на него зубы.
Как раз в эту трудную минуту мы
подошли к месту, где были насторожены наши ружья около мертвой
собаки.